Снова стою на майдане двадцатого,

Холод, февраль, я ищу виноватого.

Снова печеньки до крошки все схаваны,

Снова вокруг побратимы-майдауны.

Что ж нам все скачется и не працюется,

Вроде уже переназвана улица,

Памятник сброшен, под лестницей насрано.

Видно ж, что не были жертвы напрасными.

Гул под кастрюлей и в кружеве яйца,

А в микрофон Парасюк разоряется,

Ухо Булатова, куля Арсения,

Вновь на носу обостренье весеннее.

Вновь на душе и на совести чисто,

Вновь мы зигуем, не видя фашистов,

Вновь пьем чаек лошадиными дозами,

И пьяный кондитер вещает с бульдозера:

– Скоро у нас с вами, смею надеяться,

Всё забезвизится, заевропеится,

Стерпится, слюбится, вступится, сладится,

Интегранётся и загейпарадится!

Ясно, что он для народа старается,

Выгоды все объясняет на пальцах.

Ах эти пальцы с колесами-кольцами,

Ах эти формулы Вальцмана-Гройсмана.

Утро туманное, серое, тусклое,

Запах свободы и львовского мусора.

После вчерашнего гимн не спивается,

Не производится, не добывается,

Не создается совсем и не строится,

Чем же скажите все это накроется?

Хочется кушать, согреться и в НАТО.

Снова стою на майдане двадцатого…